Город женщин  - Элизабет Гилберт

– Ты потому и вернулась домой? – внезапно прозрел он. – Над тобой надругались? Так вот почему ты всегда такая тихая! Ох, Ви. Бедная, бедная моя девочка.

Я зашлась в очередном приступе рыданий.

– Если так и было, просто кивни, – сказал он.

О господи. И как теперь выкрутиться?

А никак. Тут не выкрутишься. Если только не скажешь правду, чего я сделать не могла. Признав, что я не девственница, я исчерпала лимит честности на год вперед, и в запасе у меня ничего не осталось. К тому же версия Джима определенно звучала лучше моей.

И я кивнула. Боже, прости меня, но я кивнула.

(Знаю. Это ужасно. И мне не менее противно писать эти строки, чем тебе – читать их. Но я не собираюсь лгать тебе, Анджела. Я хочу показать, каким человеком я тогда была и что получилось в итоге.)

– Я не стану заставлять тебя рассказывать. – Джим гладил меня по голове и по-прежнему смотрел прямо перед собой.

И я снова кивнула сквозь слезы, как бы говоря: «Да, пожалуйста, не заставляй меня рассказывать».

Джим, похоже, только порадовался, что не придется выслушивать подробности.

Он еще долго обнимал меня, пока рыдания не стихли. Потом ободряюще (но все же немного неуверенно) улыбнулся:

– Все будет хорошо, Ви. Теперь тебе ничто не угрожает. Знай: я вовсе не считаю тебя испорченной. И не волнуйся, я никому не расскажу. Я люблю тебя, Ви. И женюсь на тебе, несмотря ни на что.

Как ни благородны были его слова, на лице у него читалось: «Придется теперь научиться жить с этим жутким кошмаром».

– Я тоже люблю тебя, Джим, – соврала я и поцеловала его, как мне казалось, с благодарностью и облегчением.

Но если ты спросишь, Анджела, в какой момент за всю мою долгую жизнь я чувствовала себя грязнее и гаже всего, то это было именно тогда.

Пришла зима.

Дни стали короче и холоднее. Мы с папой выезжали в контору затемно и возвращались в кромешной тьме.

Я вязала Джиму свитер на Рождество. Швейная машинка так и стояла в футляре с моего возвращения домой девять месяцев назад, и я даже смотреть на нее не могла без тоски. Но недавно я пристрастилась к вязанию. Рукоделие давалось мне легко, и я ловко управлялась с толстой шерстью. По почте я заказала схему вязания свитера с фольклорным норвежским узором – сине-белым, со снежинками. Теперь, оставшись одна, я постоянно вязала. Джим гордился своим норвежским происхождением, и я решила порадовать жениха подарком, напоминающим о родине его отца. В вязании, как и в шитье, я следовала наказам бабушки Моррис и требовала от себя абсолютного совершенства; распускала целые ряды, если они казались небезупречными, и вывязывала заново. Пусть это мой первый свитер, но он обязан быть образцовым.

Не считая этого нового увлечения, я по-прежнему лишь следовала чужим указаниям, раскладывала бумажки в картотеке, стараясь соблюдать алфавитный порядок, и занималась прочими скучными вещами.

Дело было в воскресенье. Мы с Джимом отправились в церковь, а потом в кино на мультфильм «Дамбо». А когда вышли из кинотеатра, новость уже разлетелась по всему городу: японцы атаковали Перл-Харбор.

На следующий день Америка вступила в войну.

Джим мог бы и не идти воевать.

Возможность уклониться от призыва у него была, и даже не одна. Во-первых, по возрасту он уже не годился в новобранцы. Во-вторых, ухаживал за овдовевшей матерью и был единственным кормильцем. В-третьих, занимал важный пост на предприятии по добыче бурого железняка, то есть работал в ключевой для военного сектора отрасли. При желании он мог воспользоваться любой из этих лазеек.

Но такой человек, как Джим Ларсен, никогда не позволил бы другим ребятам умирать за себя. Не так его воспитали. И вот девятого декабря он усадил меня за стол и сказал, что нам надо поговорить. Мы были одни у него дома – мать Джима уехала в гости к сестре в другой город. И Джим признался, что решил записаться в армию. Это его долг, сказал он. Он не простит себе, если не поможет родине в час нужды.

Он, видимо, ожидал, что я попытаюсь его отговорить, но я не стала.

– Понимаю, – ответила я.

– И еще кое-что. – Он глубоко вздохнул. – Не хочется тебя огорчать, Ви, но я хорошо все обдумал. Учитывая военную обстановку, мне кажется, нам следует разорвать помолвку.

Он снова взглянул на меня в ожидании возражений.

– Продолжай, – спокойно проговорила я.

– Я не вправе просить тебя ждать меня, Ви. Так нельзя. Я не знаю, сколько продлится война и что со мной станет. Может, я вернусь инвалидом или не вернусь вовсе. Ты молода. И не должна из-за меня ставить крест на своем будущем.

Тут не помешает небольшое отступление.

Во-первых, Анджела, я была уже не молода. Мне исполнился двадцать один год, то есть по тем временам я считалась почти старухой. В 1941-м расторжение помолвки не сулило девушке двадцати одного года ничего хорошего, поверь. Но было еще кое-что. Мы с Джимом оказались в такой же ситуации, что и множество молодых пар по всей Америке в ту неделю. Сразу после Перл-Харбора миллионы американских парней отправлялись на войну. И большинство из них спешили жениться до отъезда. Причинами спешки служили и романтические чувства, и страх, и желание перед лицом более чем возможной гибели заняться сексом. Не исключено, что пары, которые уже занимались сексом на тот момент, хотели подстраховаться на случай беременности. А кое-кто просто стремился вместить как можно больше событий в оставшийся короткий отрезок. (Твой отец, Анджела, тоже был одним из многих американских ребят, второпях связавших себя узами брака с соседской девчонкой перед самой отправкой на фронт. Впрочем, ты это и так знаешь.)

А миллионы американских девушек мечтали выйти замуж за своих возлюбленных, прежде чем война их отнимет. Были и такие, кто выходил за едва знакомых солдат в надежде, что те не вернутся, ведь вдовы погибших в бою получали компенсацию в размере десяти тысяч долларов. (Таких девиц называли «женами за пособие», – услышав об их существовании, я даже порадовалась, что есть в этом мире женщины куда хуже меня.)

К чему я веду: большинство пар в ту пору стремились поскорее пожениться, а не расторгнуть помолвку. Неделю после Перл-Харбора по всей Америке мечтательные юноши и девушки повторяли один и тот же романтический сценарий, уверяя: «Я всегда буду тебя любить! И докажу свою любовь, женившись на тебе прямо сейчас! Я буду любить тебя, что бы ни случилось!»

Но Джим говорил совсем другое. Он не следовал романтическому сценарию. Не следовала ему и я.

– Вернуть тебе кольцо, Джим? – спросила я.

Если мне не показалось – а мне не показалось, – у него на лице промелькнуло огромное облегчение. И тогда я отчетливо поняла, кого вижу перед собой. Я видела человека, который нашел лазейку. Теперь ему не придется жениться на ужасной испорченной девице. Но одновременно он сумел сохранить честь. Это была искренняя радость. Реакция длилась всего секунду, но я ее заметила.